(из романа "Бессмертие")
В нашем мире, где день ото дня множится число лиц, все более похожих
друг на друга, человеку, желающему утвердиться в оригинальности своего "я" и
убедить себя в его неповторимой исключительности, приходится нелегко.
Существуют два метода культивирования исключительности "я": метод сложения и
метод вычитания. Аньес вычитает из своего "я" все внешнее, наносное, дабы
таким путем дойти до самой своей сути (не без риска того, что в результате
подобного вычитания окажется на полном нуле). Метод Лоры прямо
противоположен: чтобы ее "я" стало более зримым, более ощутимым, уловимым,
более объемным, она без конца прибавляет к нему все новые и новые атрибуты,
стремясь отождествиться с ними (не без риска того, что под грузом
прибавляемых атрибутов исчезнет сущность самого "я").
Возьмем для примера ее кошку. После развода Лора осталась одна в
большой квартире, и ей стало грустно. Захотелось разделить одиночество хотя
бы с каким-нибудь животным. Сперва она подумывала о собаке, но скоро поняла,
что собака требует забот, на которые она не способна. А посему приобрела
кошку. Большую сиамскую кошку, красивую и злую. Чем дольше Лора жила с
кошкой и рассказывала о ней друзьям, тем больший смысл обретал для нее этот
зверь, выбранный ею, по сути, случайно и без особой уверенности (она ведь
поначалу хотела собаку): она не уставала восхвалять достоинства кошки,
принуждая всех делать то же самое. Она находила в ней завидную
самодостаточность, независимость, гордость, свободу поведения и постоянство
очарования (в отличие от очарования человеческого, то и дело нарушаемого
проявлениями неловкости и непривлекательности); она видела в ней образец для
себя; она видела в ней самое себя.
И тут дело совсем не в том, напоминает ли Лора нравом своим кошку или
нет, важно лишь то, что она запечатлела ее на своем гербе и что кошка
(любовь к кошке, апологетика кошки) стала одним из атрибутов ее "я".
Поскольку многие ее любовники с самого начала досадовали на этого
эгоцентричного и злого зверя, что ни с того ни с сего фыркал и царапался, он
стал пробным камнем Лориной силы; она словно бы каждому хотела сказать: ты
будешь обладать мною, но только такой, какая я есть на самом деле, то есть
вместе с моей кошкой. Кошка стала образом ее души, и любовнику приходилось
сперва принять ее душу, если он хотел владеть ее телом.
Метод сложения вполне мил, если человек прибавляет к своему "я" кошку,
пса, свиную печень, любовь к морю или к холодному душу. Все выглядит менее
идиллическим, если кому-то вздумается прибавлять к своему "я" любовь к
коммунизму, к отечеству, к Муссолини, к Католической церкви или к атеизму, к
фашизму или к антифашизму. Метод в обоих случаях остается абсолютно тем же:
кто упрямо отстаивает превосходство кошки перед всеми остальными зверями,
делает, по сути, то же, что и тот, кто утверждает, что Муссолини -
единственный спаситель Италии: хвастаясь атрибутом своего "я", он стремится,
чтобы этот атрибут (кошку или Муссолини) признавали и любили все окружающие.
В этом суть того странного парадокса, жертвой которого становятся все, кто
культивирует "я" методом сложения: они прибавляют, дабы создать исключительное, неповторимое "я", но тотчас превращаются в пропагандистов
прибавленных атрибутов и делают все, чтобы как можно большее число людей
походило на них; тем самым исключительность этого "я" (такими усилиями
обретенная) быстро исчезает.
Мы можем вполне резонно спросить, почему человек, который любит кошку
(или Муссолини), не довольствуется своей любовью, а стремится внушить ее и
другим. Попробуем ответить, вспомнив образ молодой женщины в сауне,
воинственно утверждавшей, что она любит холодный душ. Тем самым ей мгновенно
удалось отделить себя от одной половины рода людского, от той, что отдает
предпочтение душу горячему. Беда была только в том, что вторая половина
человечества тем больше на нее походила. Ах, до чего все это грустно! Людей
много, мыслей мало, и как же нам отличиться друг от друга? Молодая женщина
знала лишь один способ, как преодолеть досадность своего сходства с этими
несметными толпами, признающими холодный душ: свою фразу "обожаю холодный
душ" она должна была произнести уже в дверях сауны, притом с такой энергией,
чтобы миллионы остальных женщин, которые получают от холодного душа такое же
наслаждение, как и она, в один миг выглядели ее жалкими подражательницами.
Иными словами: если мы хотим, чтобы эта не винная, ничего не значащая любовь
к душу стала атрибутом нашего "я", мы должны дать знать миру, что за эту
любовь мы готовы бороться.
Тот, кто атрибутом своего "я" сделал любовь к Муссолини, станет
политическим борцом; тот, кто пристрастен к кошке, к музыке или старинной
мебели, тот подносит своим близким подарки.
Представьте себе, что у вас есть приятель, который любит Шумана и
ненавидит Шуберта, тогда как вы до безумия любите Шуберта, а Шуман вам
смертельно скучен. Какую пластинку вы подарите другу ко дню рождения?
Шумана, которого любит он, или Шуберта, которого боготворите вы?
Естественно, Шуберта. Подари вы ему Шумана, у вас осталось бы неприятное
чувство, что этот подарок сделан не от души и похож скорее на взятку,
которой вы рассчитываете добиться расположения друга. Поднося подарок, вы
подносите его из любви, хотите дать другу кусочек самого себя, кусочек
своего сердца! И потому вы дарите ему Шубертову "Неоконченную", на которую
он после вашего ухода плюнет и затем, надев перчатки, возьмет ее двумя
пальцами и отнесет в мусорный ящик, стоящий у дома.
Лора в течение нескольких лет подарила сестре и ее мужу набор тарелок и
блюд, чайный сервиз, корзину для фруктов, лампу, кресло-качалку, примерно
пять пепельниц, скатерть, а главное, рояль, который однажды как сюрприз
внесли два дюжих мужика и спросили, куда его поставить. Лора сияла: "Я
хотела вам подарить такое, чтобы вы думали обо мне даже тогда, когда меня
нет с вами!"
После развода Лора проводила у сестры каждую свободную минуту. Она
занималась Брижит как собственной дочерью, а рояль купила сестре главным
образом потому, что хотела учить играть на нем племянницу. Однако Брижит
рояль возненавидела. Аньес боялась, что Лора почувствует себя обиженной, и
потому умоляла дочь взять себя в руки и постараться увлечься этими черными и
белыми клавишами. Брижит сопротивлялась: "Я что, должна учиться играть на
рояле только ради ее удовольствия?" В итоге все кончилось плохо: через
несколько месяцев рояль стал всего лишь роскошной декорацией или, скорее
даже, помехой; лишь грустным напоминанием о чем-то незаладившемся; лишь
громоздким белым телом (да, рояль был белый!), которого никто не желал.
По правде говоря, Аньес не любила ни чайный сервиз, ни кресло-качалку,
ни рояль. Не то чтобы эти вещи были безвкусны, но в них во всех было нечто
эксцентричное, что не отвечало ни ее характеру, ни ее пристрастиям. Вот
почему она не только с искренней радостью, но и с эгоистичным облегчением
отнеслась к сообщению Лоры (рояль стоял уже шесть лет в ее квартире
нетронутым), однажды сказавшей ей, что Бернар, молодой друг Поля, стал ее
любовью. Охваченная страстью женщина, думала Аньес, найдет для себя более
увлекательные занятия, чем таскать сестре подарки и воспитывать племянницу.
В нашем мире, где день ото дня множится число лиц, все более похожих
друг на друга, человеку, желающему утвердиться в оригинальности своего "я" и
убедить себя в его неповторимой исключительности, приходится нелегко.
Существуют два метода культивирования исключительности "я": метод сложения и
метод вычитания. Аньес вычитает из своего "я" все внешнее, наносное, дабы
таким путем дойти до самой своей сути (не без риска того, что в результате
подобного вычитания окажется на полном нуле). Метод Лоры прямо
противоположен: чтобы ее "я" стало более зримым, более ощутимым, уловимым,
более объемным, она без конца прибавляет к нему все новые и новые атрибуты,
стремясь отождествиться с ними (не без риска того, что под грузом
прибавляемых атрибутов исчезнет сущность самого "я").
Возьмем для примера ее кошку. После развода Лора осталась одна в
большой квартире, и ей стало грустно. Захотелось разделить одиночество хотя
бы с каким-нибудь животным. Сперва она подумывала о собаке, но скоро поняла,
что собака требует забот, на которые она не способна. А посему приобрела
кошку. Большую сиамскую кошку, красивую и злую. Чем дольше Лора жила с
кошкой и рассказывала о ней друзьям, тем больший смысл обретал для нее этот
зверь, выбранный ею, по сути, случайно и без особой уверенности (она ведь
поначалу хотела собаку): она не уставала восхвалять достоинства кошки,
принуждая всех делать то же самое. Она находила в ней завидную
самодостаточность, независимость, гордость, свободу поведения и постоянство
очарования (в отличие от очарования человеческого, то и дело нарушаемого
проявлениями неловкости и непривлекательности); она видела в ней образец для
себя; она видела в ней самое себя.
И тут дело совсем не в том, напоминает ли Лора нравом своим кошку или
нет, важно лишь то, что она запечатлела ее на своем гербе и что кошка
(любовь к кошке, апологетика кошки) стала одним из атрибутов ее "я".
Поскольку многие ее любовники с самого начала досадовали на этого
эгоцентричного и злого зверя, что ни с того ни с сего фыркал и царапался, он
стал пробным камнем Лориной силы; она словно бы каждому хотела сказать: ты
будешь обладать мною, но только такой, какая я есть на самом деле, то есть
вместе с моей кошкой. Кошка стала образом ее души, и любовнику приходилось
сперва принять ее душу, если он хотел владеть ее телом.
Метод сложения вполне мил, если человек прибавляет к своему "я" кошку,
пса, свиную печень, любовь к морю или к холодному душу. Все выглядит менее
идиллическим, если кому-то вздумается прибавлять к своему "я" любовь к
коммунизму, к отечеству, к Муссолини, к Католической церкви или к атеизму, к
фашизму или к антифашизму. Метод в обоих случаях остается абсолютно тем же:
кто упрямо отстаивает превосходство кошки перед всеми остальными зверями,
делает, по сути, то же, что и тот, кто утверждает, что Муссолини -
единственный спаситель Италии: хвастаясь атрибутом своего "я", он стремится,
чтобы этот атрибут (кошку или Муссолини) признавали и любили все окружающие.
В этом суть того странного парадокса, жертвой которого становятся все, кто
культивирует "я" методом сложения: они прибавляют, дабы создать исключительное, неповторимое "я", но тотчас превращаются в пропагандистов
прибавленных атрибутов и делают все, чтобы как можно большее число людей
походило на них; тем самым исключительность этого "я" (такими усилиями
обретенная) быстро исчезает.
Мы можем вполне резонно спросить, почему человек, который любит кошку
(или Муссолини), не довольствуется своей любовью, а стремится внушить ее и
другим. Попробуем ответить, вспомнив образ молодой женщины в сауне,
воинственно утверждавшей, что она любит холодный душ. Тем самым ей мгновенно
удалось отделить себя от одной половины рода людского, от той, что отдает
предпочтение душу горячему. Беда была только в том, что вторая половина
человечества тем больше на нее походила. Ах, до чего все это грустно! Людей
много, мыслей мало, и как же нам отличиться друг от друга? Молодая женщина
знала лишь один способ, как преодолеть досадность своего сходства с этими
несметными толпами, признающими холодный душ: свою фразу "обожаю холодный
душ" она должна была произнести уже в дверях сауны, притом с такой энергией,
чтобы миллионы остальных женщин, которые получают от холодного душа такое же
наслаждение, как и она, в один миг выглядели ее жалкими подражательницами.
Иными словами: если мы хотим, чтобы эта не винная, ничего не значащая любовь
к душу стала атрибутом нашего "я", мы должны дать знать миру, что за эту
любовь мы готовы бороться.
Тот, кто атрибутом своего "я" сделал любовь к Муссолини, станет
политическим борцом; тот, кто пристрастен к кошке, к музыке или старинной
мебели, тот подносит своим близким подарки.
Представьте себе, что у вас есть приятель, который любит Шумана и
ненавидит Шуберта, тогда как вы до безумия любите Шуберта, а Шуман вам
смертельно скучен. Какую пластинку вы подарите другу ко дню рождения?
Шумана, которого любит он, или Шуберта, которого боготворите вы?
Естественно, Шуберта. Подари вы ему Шумана, у вас осталось бы неприятное
чувство, что этот подарок сделан не от души и похож скорее на взятку,
которой вы рассчитываете добиться расположения друга. Поднося подарок, вы
подносите его из любви, хотите дать другу кусочек самого себя, кусочек
своего сердца! И потому вы дарите ему Шубертову "Неоконченную", на которую
он после вашего ухода плюнет и затем, надев перчатки, возьмет ее двумя
пальцами и отнесет в мусорный ящик, стоящий у дома.
Лора в течение нескольких лет подарила сестре и ее мужу набор тарелок и
блюд, чайный сервиз, корзину для фруктов, лампу, кресло-качалку, примерно
пять пепельниц, скатерть, а главное, рояль, который однажды как сюрприз
внесли два дюжих мужика и спросили, куда его поставить. Лора сияла: "Я
хотела вам подарить такое, чтобы вы думали обо мне даже тогда, когда меня
нет с вами!"
После развода Лора проводила у сестры каждую свободную минуту. Она
занималась Брижит как собственной дочерью, а рояль купила сестре главным
образом потому, что хотела учить играть на нем племянницу. Однако Брижит
рояль возненавидела. Аньес боялась, что Лора почувствует себя обиженной, и
потому умоляла дочь взять себя в руки и постараться увлечься этими черными и
белыми клавишами. Брижит сопротивлялась: "Я что, должна учиться играть на
рояле только ради ее удовольствия?" В итоге все кончилось плохо: через
несколько месяцев рояль стал всего лишь роскошной декорацией или, скорее
даже, помехой; лишь грустным напоминанием о чем-то незаладившемся; лишь
громоздким белым телом (да, рояль был белый!), которого никто не желал.
По правде говоря, Аньес не любила ни чайный сервиз, ни кресло-качалку,
ни рояль. Не то чтобы эти вещи были безвкусны, но в них во всех было нечто
эксцентричное, что не отвечало ни ее характеру, ни ее пристрастиям. Вот
почему она не только с искренней радостью, но и с эгоистичным облегчением
отнеслась к сообщению Лоры (рояль стоял уже шесть лет в ее квартире
нетронутым), однажды сказавшей ей, что Бернар, молодой друг Поля, стал ее
любовью. Охваченная страстью женщина, думала Аньес, найдет для себя более
увлекательные занятия, чем таскать сестре подарки и воспитывать племянницу.
No comments:
Post a Comment