Я очень нудный и очень странный. Я надеюсь прожить еще сто лет.
У меня было прекрасное детство. Именно тогда я впервые насладился шумом дождя по листьям, знакомился со снегом — открывал рот и ловил его, впервые попробовал мороженое. Я как лизнул — и сразу же отстранился. Это было так вкусно, что я испугался!
Самая большая встреча у меня произошла в детстве с морем. Отец посадил всю семью в телегу, запряженную лошадью, и повез к морю. Это было событие. Море не помещалось в глазах!
Все, что я ем сейчас, даже самые изысканные блюда, — не так вкусно, как то, что я ел в детстве. И я никогда больше не ел таких инвольтини, какие готовила моя мама.
Путь старого человека — это путь не к смерти, а к детству.
В детстве мы бессмертны.
Я на ваших глазах отрубил бы себе руку, если бы у меня появилась вера в Бога. Я видел то утешение, которое получают верующие люди, но эти большие слова — «судьба», «вера» — пока в тени для меня. Я прилагаю все силы, чтобы не бояться смерти.
Однажды мы с Федерико Феллини сидели в машине, и я все говорил ему о своей боязни смерти. А он подумал и сказал: «Знаешь, Тонино, может быть, это будет большое путешествие?»
Я всегда отношусь к властям с недоверием. К любым. Потому что любая власть, есть солнце или нет, на культуру смотрит всегда в черных очках, у нее другие заботы.
Я придумал для себя название, когда меня спрашивают, почему я не вступаю ни в какую партию, я отвечаю, что я — дзен-коммунист.
В страшные моменты истории и жизни часто рождались лучшие творения. Последние великие русские поэты появились под режимом, вопреки ему, будучи в тисках. Мандельштам, Ахматова и другие. И в кино тоже. Большое русское кино появилось в борьбе с этим всеобъемлющим давлением. Это странный парадокс. Когда я был в концлагере, там было очень страшно, но именно там, несмотря на ужас и смерть, я впервые начал писать стихи.
Кино в кризисе. Раньше ходили в кино, потому что, помимо самого кино, это был ритуал: сидели все вместе в темноте. Молодой человек дотрагивался до колена барышни... А сейчас это отходит, мне кажется. Мы затопили свою голову образами. Они везде.
Что касается отношений, то женщина и мужчина — они же прыгают все время. Везде позволен развод, и люди быстро женятся и быстро разводятся. В семье, получается, нет надобности.
Я все думаю о том, что человеку обещано сейчас, что он будет жить больше ста лет. Ни одна семья не может выдержать такого! Поэтому мне кажется, если пофантазировать, будет очень привычно слышать о человеке, который умер, что у него было пять жен, а у женщины шесть мужей и так далее. То есть в долгой жизни, может быть, семьи будут меняться, и, может быть, изменятся отношения между мужчиной и женщиной. Будут найдены какие-то иные способы существования. Все станут родственниками.
Сила не в мускулах мужчины, а в слабости женщины.
Мужчина не знает, как выбраться из шторма. И никогда не знал.
У меня есть два лучших друга. В Пеннабилли есть Джанни, который сделался глухим. Он абсолютный Дон Кихот, очень умный и полный нежных услуг, он ко всем очень внимателен. Он настаивает, чтобы я гулял каждое утро. Была традиция в праздник святого Джованни украшать двери всех женщин Пеннабилли цветами. Сейчас эту традицию соблюдает только Джанни. Он всю ночь колесит по горам и окрестностям, собирая ветви цветущих деревьев, и на следующее утро двери домов всех женщин городка украшены. А есть другой друг — Роберто Роверси. Он интеллектуал. Живет в Болонье, я ему звоню каждый вечер. Он великий поэт, как Хлебников в России — поэт для поэтов. Он очень беден, но всегда спокоен. Я его спрашиваю: «Как дела?» — «Превосходно!» — «Что ты ел?» — «Исключительно вкусно». И все это неправда. Он пишет предисловия ко всем моим книгам в Италии. Не было дня, чтобы мы не созванивались.
Дом в Пеннабилли как-то расположился вокруг меня. В нем очень много окон, которые глядят на долину и на горы вдали. Когда человек стар, его основное путешествие — смотреть в окно на то, что его окружает.
Что касается славы, то я делаю вид, что она мне не нравится.
Мне приходилось обманывать. Например, придумать историю о съемках фильма о путешествии по Италии, чтобы Тарковского выпустили к нам. И я мог обмануть моего друга Марчелло Мастроянни. Он умирал, а я ему говорил: как ты хорошо выглядишь, намного лучше, ты непременно поправишься. Он так страдал, это было до слез больно видеть, но я врал ему. А он переводил на меня взгляд и говорил: «Баста, Тонино».
Сейчас мне нравится, чтобы дома не было картин. Мне нравится плов. Мне нравятся женщины.
Я люблю птичьи клетки. Первым подарком, который я сделал своей будущей жене, 35 лет назад, была клетка, купленная на птичьем рынке, очень маленькая. Время от времени писал кое-что, комкал листочки и бросал туда. Жена не знала итальянского, когда я уезжал, то сказал: открывай и учи по ним язык. Например, там была такая фраза: «Сегодня я хочу говорить тебе круглые слова». Но птиц я никогда не сажал в клетки.
Я не люблю водить машину, для меня машины не существуют. Мне не нравится, как выглядит телевидение. Мне не нравится реклама.
Я бы конечно хотел прожить жизнь еще раз. И в другой жизни я бы непременно хотел быть пианистом.
Я не заметил, как стал пожилым. Мне хочется изведывать новые тропы.
No comments:
Post a Comment