Милан Кундера
(из романа "Бессмертие")
(из романа "Бессмертие")
великим поэтом, затем сходила с ума по князю Герману фон Пюклеру-Мускау, кто хоть и не был великим поэтом, но писал книги (кстати, это ему она посвятила "Переписку Гете с ребенком"), затем, уже в пятидесятилетнем возрасте,
воспылала полуматеринскими, полуэротическими чувствами к двум молодым
людям, Филиппу Натузиусу и Юлиусу Дерингу, которые книг не писали, но
интенсивно обменивались с ней письмами (эта переписка также частично
опубликована), восторгалась Карлом Марксом, которого однажды, когда гостила
у его невесты Женни, принудила отправиться в долгую ночную прогулку вдвоем
(Марксу гулять не хотелось, он мечтал быть с Женни, а не с Беттиной; но даже
тот, кто сумел перевернуть вверх ногами весь мир, не в силах был
противостоять женщине, обращавшейся на "ты" к Гете), она питала слабость к
Ференцу Листу, правда, мимолетную, ибо ее бесило то, что Листа ничто не
заботило, кроме собственной славы, она горячо старалась помочь
душевнобольному живописцу Карлу Блехену (презирая его жену не менее, чем
когда-то госпожу Гете), вступила в переписку с наследным принцем Карлом
Александром Саксен-Веймарским, написала для прусского короля Фридриха
Вильгельма IV "королевскую" книгу ("Эта книга принадлежит королю"), в
которой объясняла, какие у короля обязанности по отношению к подданным, а
следом за ней "Книгу бедных", где показала страшную нищету народа, затем
вновь обратилась к королю с просьбой освободить из-под стражи Фридриха
Вильгельма Шлеффеля, обвиненного в коммунистическом комплоте,
ходатайствовала перед королем о помиловании Людвика Мерославского, одного
из вождей польской революции, ожидавшего в прусской тюрьме смертной казни.
Последнего человека, которого она боготворила, не зная его лично, был Шандор
Петефи, венгерский поэт, погибший двадцати шести лет от роду в рядах
повстанческой армии сорок восьмого года. Так она открыла миру не только
великого поэта (называя его Sonnengott, Солнцебог), но вместе с ним и его
отечество, о существовании которого Европа почти не имела понятия. Если еще
припомнить, что венгерские интеллектуалы, восставшие в 1956 году против
русской Империи и открывшие путь первой великой антисталинской революции,
называли себя в честь поэта "кружком Петефи", то нам не может не прийти на
ум, что своими привязанностями Беттина присутствует в длительном отрезке
европейской истории, который простирается с восемнадцатого столетия вплоть
до середины нашего. Мужественная, упрямая Бенина: фея истории, жрица
истории. И я с полным правом говорю "жрица", ибо для Беттины история (все ее
друзья использовали эту метафору) была "воплощением Божьим".
Случалось, друзья упрекали ее, что она недостаточно думает о семье, о
своем положении, что она слишком нерасчетливо жертвует собой ради других.
"То, о чем вы говорите, меня не занимает! Я не счетовод! Вот что я
такое!" - и тут она прикладывала пальцы обеих рук к груди, причем так, что
средние пальцы касались точки между грудями. Потом слегка откидывала голову,
освещала лицо улыбкой и быстро, но грациозно выбрасывала руки вперед. В этом
движении запястья поначалу касались друг друга, а под конец руки
расходились, устремив ладони вперед.
Нет, вы не ошибаетесь. Это то же движение, которое изобразила Лора в
конце предыдущей главы, когда объявила, что намерена сделать "что-то".
Вспомним ситуацию:
Когда Аньес сказала: "Лора, ты не имеешь права делать глупости. Никто
не стоит твоих страданий. Думай обо мне и о том, как я люблю тебя", - Лора
ответила: "Но я бы хотела что-то сделать. Я должна что-то сделать!"
При этих словах она смутно воображала себе, что переспит с каким-нибудь
другим мужчиной. Думала она об этом все чаще, и это вовсе не находилось в
противоречии с ее желанием покончить с собой. Это были две крайние и в целом
законные реакции униженной женщины. Ее неопределенная мечта об измене была
грубо оборвана Аньесиным злополучным стремлением прояснить ситуацию:
- Что-то? "Что, что-то"?
Лора понимала, что смешно было бы признаться в своих помыслах об измене
сразу же вслед за тем, как она говорила о самоубийстве. Поэтому она
смешалась и повторила лишь слово "что-то". Но поскольку Аньесин взгляд
требовал более конкретного ответа, она попыталась хотя бы жестом придать
смысл неопределенному слову: она приложила руки к груди и выбросила их
вперед.
Как ее осенило сделать этот жест? Трудно сказать. Никогда прежде она
его не делала. Возможно, кто-то неведомый подсказал его ей, как суфлер
подсказывает актеру, не знающему текста. Хотя этот жест и не выражал ничего
определенного, он давал все же понять, что "сделать что-то" значит
предложить себя миру, принести себя в жертву, послать свою душу встречь
голубым горизонтам, как белую горлицу.
Идея пойти встать в метро с копилкой еще недавно, естественно, была ей
совершенно чужда и, очевидно, никогда не пришла бы ей в голову, не приложи
она пальцы к груди и не выбрось вперед руки. Этот жест словно обладал своей
собственной волей: он вел ее, и она разве что следовала за ним.
Пути Лоры и Беттины сходны, и, несомненно, существует связь между
Лориным желанием помочь далеким чернокожим и стремлением Беттины спасти
осужденного на смерть поляка. Хотя сравнение может показаться здесь и
неуместным. Невозможно представить себе, чтобы Беттина фон Арним стояла в
метро с копилкой и попрошайничала! Беттину не увлекали филантропические
акции! Беттина была не из числа богатых дам, устраивающих за недостатком
лучшего занятия сбор средств в пользу бедных. Случалось, она бывала резкой с
прислугой, вследствие чего ее муж Арним делал ей замечания ("Слуга такое же
человеческое существо, и ты не имеешь права так муштровать его, он не
машина!" - напоминает он ей в одном из писем). То, что побуждало ее помогать
другим, было не страстью благотворительности, а жаждой войти в прямой личный
контакт с Богом, веруя, что Он воплощен в истории. Все ее любови к
знаменитым мужам (а к другим мужчинам она оставалась глубоко безразличной!)
были не чем иным, как батутом, на который она низвергалась всей тяжестью
тела, чтобы взлетать в горние выси, туда, где обитает тот самый воплощенный
в истории Бог.
Да, все это так. Однако заметьте! Ведь и Лора не принадлежала к
чувствительным дамам из президиумов благотворительных обществ. У нее не было
привычки подавать милостыню нищим. Проходя мимо них, она не замечала их даже
на расстоянии двух-трех метров. Она страдала пороком духовной
дальнозоркости. Поэтому удаленные на четыре тысячи километров чернокожие, от
которых кусками отваливается тело, были ей ближе. Они находились как раз на
том месте за горизонтом, куда она изящным жестом рук посылала свою горестную
душу.
И все-таки между осужденным на смерть поляком и прокаженными
чернокожими есть разница! То, что для Беттины было вмешательством в историю,
для Лоры стало чисто филантропическим шагом. Но Лора здесь ни при чем.
Мировая история с ее революциями, утопиями, надеждами и отчаянием покинула
Европу, оставив по себе одну грусть. Вот почему француз
интернационализировал свои ные акции. Его к этому вела не
христианская любовь к ближнему (как, например, американцев), а грусть по
утраченной истории, жажда вернуть ее, присутствовать в ней хотя бы в виде
красной копилки с монетами для прокаженных африканцев.
Назовем жест Беттины и Лоры жестом, взыскующим бессмертия. Беттина,
претендующая на великое бессмертие, хочет сказать: отказываюсь умирать
вместе с сегодняшним днем и его заботами, хочу превзойти самое себя, стать
частью истории, поскольку история являет собой вечную память. Лора же, хоть
и претендует лишь на малое бессмертие, хочет того же самого: превзойти самое
себя и ту горестную минуту, которую она проживает, сделать "что-то", чтобы
остаться в памяти тех, кто ее знал.
No comments:
Post a Comment