Несчастья (и величие) философии

Օнфре М.

Перевод с французского, публикуется с любезного разрешения г-на Мишеля Онфре [1]

С того момента, когда в 1977 году в моду вошли «новые философы», повсеместное присутствие в средствах массовой информации и редакциях мыслителей второго сорта слишком часто способствовало уравниванию битвы идей и морализма на службе у властителей. Но все же, следует ли отдавать господствующим мыслителям крупные средства информации? Опыт университета, ставшего народным, тяготеет к формированию полюса сопротивления.

После того, что отныне называется крушением великих дискурсов – христианства, фрейдизма, марксизма, структурализма, – и несмотря на свою собственную предполагаемую смерть, никогда еще философия не чувствовала себя настолько хорошо. И, в то же время, никогда ей не была настолько плохо… Хорошо, поскольку от нее постоянно ожидают смысла, ответов на этические и политические, то есть экзистенциальные вопросы: как думать, жить и действовать без трансцендентных опор в мире, подчиненном только лишь законам рынка? Плохо, потому что, отвечая на этот общий спрос, предложение позволяет посредственностям, торговцам, циникам и оппортунистам толкнуть очередную партии контрабандного товара.

Первый ход: несчастья философии. В этом мире столь же безжалостном, как и все остальные (мудрец в нем никогда не расстается со своим кортиком и запасом яда!), в мире как будто приглаженном, но на деле грубом и диком, что легитимирует философа? Университетские занятия? Экзамены? Докторская степень? Преподавание дисциплины? Конечно нет, иначе философов было бы в преизбытке. Например, Мишель-Эдуард Леклер [Michel - Eduard Leclerc], ученик своего друга Мишеля Серра [Michel Serres], как представляется, вряд ли заслуживает такого звания.

В античные времена все было просто: философ живет как философ. Доказательство его сущности? Его существование. По его привычкам в питании, его короткой стрижке или тщательно уложенной копне волос, его палке, миске, плащу из белого льна или дырявой мантии было видно, что имеешь дело с пифагорейцем, стоиком или киником. Ведь в те времена философом назывался индивид, который исполняет на практике теорию, позволяющую ему идти к мудрости – состоянию согласия с самим собой, с другими, между собой и миром.

Официальное христианство на века изменило это определение. Еще и сегодня мы в какой-то мере живем в христианском режиме. Последний называет философом человека, который своим умом, своими знаниями, своей риторикой и своей работой служит существующей власти и выковывает для властителей концептуальный арсенал, затем обеспечивающий политическую легитимацию его действия.

В течение веков философия работает как кровосмесительная дисциплина, ограничиваясь логикой кабинетов. Случается, что люди рассуждают о половой принадлежности ангелов, их числе и устроении райских иерархий, превосходстве священной и справедливой войны, аристотелевых онтологических основаниях транссубстанциации и о других животрепещущих вопросах схоластического корпуса, который по-прежнему соблазняет некоторых современных философов, любителей софистических рассуждений и темной риторики.

И сегодня философия охвачена двумя этими традициями – родством по экзистенциальной линии и родством по линии кабинета. Философы первого типа думают о личном спасении и стремятся к преобразованной жизни, выходящей за пределы ущербной жизни большинства. Они остаются философами двадцать четыре часа в сутки и стремятся, чтобы их мысли совпадали с их словами. Философы второго типа думают за другого, за других, за мир, и вовсе не обязательно применяют к себе свои собственные заключения, с превеликой ловкостью поучая всю планету.

Трудно представить себе, чтобы Эпикур был эпикурейцем с 9 часов до полудня, а затем с 14 часов до 18, уезжая в отпуск в августе (куда ему ехать? – в Сэн-Поль-де-Ванс); ожидая выхода на пенсию (для чего? – чтобы управлять своим портфелем акций); заботясь о своих выходных (с какой целью? – чтобы посетить своих друзей в Марракеше…). Зато нет никаких противопоказаний к тому, чтобы Хайдеггер в своей маленькой хижине в Шварцвальде, а затем и в университете раздумывал в тени крематориев над забвением бытия, европейским нигилизмом, восстановлением метафизики, а затем, с членским билетом нацисткой партии в кармане, доносил на своих коллег – Эдуарда Баумгартена – в НСДАП [2]. Таковы два радикально антиномичных способа существования.

Где философы сегодня? Некоторые еще верят в чудесные возможности Сада, другие – в содружество с эпохой. Были философы на жаловании у христианского государства, затем знаменитые «полезные идиоты» марксистско-ленинской идеологии, со всеми промежуточными ступенями союзов с действующей властью – Платон и Дионисий, Вольтер и Фредерик II , Карл Шмитт и Адольф Гитлер, Жан Гиттон и Филипп Петен, Александр Кожев и Антонио де Оливьера Салазар, Жан-Туссен Дезанти и Иосиф Сталин, Жак Аттали и Франсуа Миттеран и т.д.

Частично несчастья современной философии имеют отношение к недавнему моменту разрыва, произошедшего в 1977 году. Эта дата на самом деле позволяет думать о «новых философах» не в том смысле, словно бы это был просто способ масс-медийного существования – а именно так чаще всего и думали. Нужно перечитать или прочитать их тексты, чтобы прекратить сведение этого философского шага к истории молодцевато выглядящих на сцене журнала «Апостроф» рубашек с вырезом или же хэппенинга некоего Мориса Клавеля [Maurice Clavel], назвавшего самого себя «трансцендентальным журналистом», – в конечном счете, весьма и весьма журналиста, но не очень трансцендентального.

На что указывает этот момент «новых философов»? В свое время Жиль Делез провел анализ этой машины войны, но не идей, а медийной оркестровки приятелей и плутов парижской «гуманитарной» тусовки, предназначенной для теледебатов. Каково произведение этих философов? Их критика на малом экране. Жиль Делез ошибся, поверив в эту пустую скорлупу. Впрочем, тратил ли он время на чтение их книг? Ему было чем заняться, поэтому не стоит на него чересчур обижаться. Но три или четыре работы, которые поддерживали хронику того времени, объявили войну левым радикалам под тем предлогом, что левые происходили от Маркса, то есть от Ленина, следовательно от ГУЛАГа. Чтобы избежать сталинизма во Франции, нужно будет прославлять новых идолов – пришествие Токвиля, реставрацию Рэймона Арона, за которым позже последовал Марсель Гоше [Marcel Gauchet] и ему подобные.

«Архипелаг ГУЛАГ» [3], столь прославленный «новыми философами», доказывал таким образом, что французские левые опасны! Жан-Мари Бенуа, руководитель семинаров при Леви-Строссе, в 1978 году написал книгу «Новые примитивы» (LesNouveaux Primaires) [4]. На ее обложке уточняется: «Путеводитель новых философов». Испытав воздействие духа, который оживляет Шатобриана, страстно спорящего с Наполеоном, философ представляется сидящим в кресле главного советника в Валь-де-Марн напротив Жоржа Марше [Georges Marchais]. И проигрывает.

Однако «новые философы» кое-что выиграли: их ненависть к настоящим левым, их уподобление левых ГУЛАГу, терроризму, сталинизму и, стало быть, нацизму, опосредованные двумя прискорбными мандатами, выданными левыми Франсуа Миттерану, через несколько месяцев после прихода к власти обратившегося в либерализм, ускорили процесс разложения. С тех пор в Социалистической партии чтение «Демократии в Америке» [5] замещает чтение Жореса. Господин Лоран Фабиус [Laurent Fabius] усаживается в кресло Леона Блюма, посчитав его не слишком большим для себя.

Ненависть к настоящим левым

Через тридцать лет баланс подведен: политическая безнадежность, рекордно низкий уровень голосований на выборах, аферы партий, которые сменяют друг друга у власти, городское насилие, рост преступности и безработицы, обострение нестабильности, увольнения, совмещаемые отныне с угрозами со стороны начальников, сокращение социальной сферы, расизм, ксенофобия, антисемитизм, социальные, сексуальные, умственные, интеллектуальные и аффективные расстройства, триумф рыночной посредственности на телеканалах и в большинстве издательств, расчленение политик защиты здоровья, образования, культуры и т.д. И появление господина Жана-Мари Ле Пена во втором туре президентских выборов 2002 года.

Скользя по либеральному рынку, философия находит своих оппортунистов: появились те, кого Даниэль Аккурси [Daniel Accursi] называет в своей «Новой войне богов» [6] «философами кропильницы» – они атакуют пресловутую «мысль 68 года», склеенную из кусочков посредством небольшого объема посредственного чтения и весьма существенного самообмана, дабы попытаться занять место, оставшееся на медиа-рынке после распада «новой философии», обусловленного тем, что каждый старый боец этого почившего течения ныне дудит в свою собственную дуду. Кантианский гуманизм, возвращение к этике автора «Учения о добродетели» оканчиваются для господина Люка Ферри, их главного подпевалы, в министерстве, в котором законом скорее должно было бы стать опереточное ницшеанство, а не категорический императив…

Затем появилась «Мудрость современных» [7] – новый этический требник для постсовременных времен, в котором можно было вычитать, что одна песня Эдит Пиаф стоит больше, чем весь Пьер Булез, что сериализм – это надувательство, потому что Répons невозможно петь в душе (sic), что христианская мораль в своей форме заслуживает, конечно, концептуальной чистки, но не в своем, боже упаси, содержании, что лозунг Национального Фронта «Сначала французы» не чудовищен, что, если в терминах биоэтики, самое безотлагательное – это ожидание, тогда как делать ничего и не нужно, – и все это скреплено прикосновением Эпикура, подозрением Канта и меткими мыслями Спинозы.

Вот почему нужно голосовать за господина Раффарена – который сам все хорошо понимает, поскольку в прессе рассказывает о своей дружбе, о своем уважении и интересе к Люку Ферри, Андре Конт-Спонвиллю, Бернару-Анри Леви, Алену Финкелькрауту и кое-каким другим авторам того же разлива. То один из них, то другой, в ложном возмущении и удивлении заявлял, что он вовсе не знаком с премьер-министром, что он встречал его всего лишь один раз и т.д. Но ведь можно же любить идеи этих людей, которые говорят и публикуются! Только пусть они не жалуются, что их в кои-то веки прочитали… Пусть знают, что эти идеи в каком-то смысле вовсе не так уж несовместимы, скажем шутки ради, с…Weltanschauung Пуатвена [Poitevin].

Несчастья философии, чтобы уж покончить с ними, предполагают несколько замечаний относительно производства, сформатированного посредством и для рынка дебильного предложения, отвечающего на любой запрос на философию – на микро-трактаты, сокращения, сводки серьезных вопросов в небольших объемах, работы о том, как философствовать без прозака, усеченные словари, приглашения стать философом за двадцать четыре часа или по мобильному телефону и множество иных книг, составивших желтую библиотеку философии. Возможно ли будет пасть еще ниже?

Второй ход, дабы не помереть от отчаяния: величие философии. Конечно, существуют философы-попутчики того, кто, в сущности, отрицает философию, оппортунисты, циники, молодые волки, спешащие использовать мир медиа, чтобы стать фигурой, именем, за которое сначала платят, а потом утилизируют на рынке, – журналистом в газете с рубрикой «Идеи», ответственным за культурный раздел журнала, телевизионным консультантом, почетным гостем в интеллектуальной телепередаче, выходящей после полуночи, руководителем серии, литературным советником, членом жюри, лектором издательского дома или представителем любой иной непыльной должности, на которую метит друг властей. Свидетель тому – сама реальность, нас остается лишь смотреть.

Но в то же время находятся философы достойные этого имени, те, что в своей жизни, мысли, трудах, текстах, поведении и обязательствах поворачиваются спиной к попутчикам с дороги гнусностей. Раньше можно было рассчитывать на Мишеля Фуко и Жиля Делеза, не так давно – на Пьера Бурдье, а сегодня – на горстку философов, которые критически осмысляют нашу современность – на Жака Деррида, размышляющего о гостеприимстве, праве на философию, дружбе, телевидении и терроризме; на Алена Бадью, мыслящего об этике, эстетике, но также и о Косово, 11 сентября, о Ле Пене/Шираке; на Рене Шерера [Rene Scherer], осуществляющего новые сериальные и фурьеристские вариации на тему космополитизма; на Жака Бувресса [Jacques Bouveresse], анализирующего власть прессы и вредоносность журналистов, фабрикующих общественное мнение; на Ноама Хомского [Noam Chomsky], доказывающего существование Америки, отличной от Империи; на Рауля Ванейгема [Raoul Vaneigem], упорствующего в лирическом и веселом ситуационизме; на Тони Негри [Tony Negri], фиксирующего спектр глобализации; затем еще на Анни Ле Брен [Annie Le Brun], верной черному свету экзистенциализма; на Андре Горца [Andre Gortz], подвергающего радикальной рефлексии труд, доход существования, нематериальный капитал; на Франсуа Дагонье [Francois Dagognet], формулирующего левую, радикальную и прогрессистскую, эпистемологию; на Бернара Стиглера [Bernard Stigler], анализирующего символическую нищету и ее сегодняшние реальные последствия. Как не возрадоваться плодовитости современной мысли, живой и критической, доказывающей жизнеспособность философии, сопротивляющейся той, что идет на уступки существующему миру?

Другая причина для радости: возможность огласить часть своих идей по телевидению. Ведь необходимо выйти из альтернативы, которая принуждает к ответу на простой и общий вопрос, вопрос бинарный и манихейский: за или против телевидения как такового, в абсолюте! Точно так же давайте перестанем верить в то, что существует линия разрыва между медиа-философами и другими философами. И отсюда необходимость определения этики, которая отказалась бы от обеих крайностей – простого и принципиального отречения, часто оказывающегося позицией тех, кого на телевидение вообще не приглашают, из чего они делают повод для гордости – ведь туда не «они ни ногой!», – и систематического согласия, нацеленного на то, чтобы говорить на телевидении все что угодно. Так что нужно действовать как номиналисты (номинализм – это оружие против всевозможных платонизмов), знать, что не существует телевидения в себе, что существуют отдельные передачи, в которых возможно или невозможно предлагать рассуждение, альтернативное общему мнению, поддерживаемому двадцать три часа в сутки средствами массовой информации, которые финансируются рекламой…

Пусть Жак Деррида говорит по телеканалу LCI о 11 сентября, государствах-хулиганах, пусть Франсуа Дагонье продолжает защищать на телеэкране права гомосексуалистов на усыновление ребенка или же превосходство трансгенного сельского хозяйства, пусть у нас будет возможность услышать и то, как Питер Слотердайк на France 2 пытается определить постмодернизм, пусть Тони Негри высказывается на канале Histoire, как некогда можно было видеть Янкелевича у Бернара Пиво [Bernard Pivot], Пьера Бурдье в передаче «La Marche du siecle», Жана-Франсуа Лиотара на France 3, приглашавшем в равной мере Поля Рикера, Рене Жирара, Клода Леви-Стросса и т.д. – вот сколько необходимых и полезных голосов.

Появление на телевидении

Телевидение – это не Сорбонна, там не будешь разглагольствовать два часа перед публикой, которая сидит на лекции преподавателя, читающего свои записки без каких бы то ни было вопросов или возражений со стороны студентов. Не будем требовать у него того, чего оно никогда и не обещало дать: оно является не раболепным глашатаем Коллеж де Франс, Университета или «Практической школы высших исследований», а сверхсовременным форумом. Очевидно то, что если это место не является кафедрой ученых, оно не должно быть и их отстойником: вывести философию на улицу – это не значит выставить ее на панель. Каждый должен по полученному приглашению понять, хочет ли он появиться на передаче « Tout le monde en parle » или в « Vivement dimanche », куда, конечно, постоянно устремляются те, кто в либеральном мире живут как рыба в воде.

Наконец, появление на телевидении критического философа часто значимо благодаря возможности предоставить его слушателям нетривиальные альтернативы: главное начинается после того, как телевизор отключен. Купить книгу, прочитать, проработать. Телевидение – это средство (именно такова этимология «медиа»), а не цель. Для критического мыслителя отправиться на телевидение – это не смертельный грех и не маленький грешок, это возможный жест борьбы, пиксельное сопротивление, как в самые мрачные годы можно было говорить о бумажном сопротивлении.

Резюмируем: существует критическая мысль и множество живых и активных философов. Они могут появляться в средствах массовой информации, чтобы распространить слово, альтернативное либеральному миру. Если такой случай не используется слушателем для осуществления личной работы, дело не столько в телевидении, превратившемся в козла отпущения, сколько в интеллектуальной лени телезрителя, которого не интересует философия.

Другой повод для радости и для диагностирования отличного состояния здоровья: страсть к философии. Оставим в стороне успех книг, произведенный модой, временем, то есть успех того, что выше я назвал желтой библиотекой. Посмотрим лучше на несвоевременных греков и римлян, выходящих значительными тиражами: я, например, могу вспомнить о переизданиях в новых переводах книг и избранных отрывков Сенеки о старости и счастливой жизни, Марка Аврелия о заботе о себе и мудрости, Цицерона о дружбе, долге, страдании, смерти, Плутарха о спокойной совести и Аристотеля об этике – вот сколько доказательств желания знания, страстного стремления возобновить связи с проблематикой экзистенциальных типов философии.

Поскольку философия становится объектом желания, необходимо предложение, достойное ее. Оставим философское кафе, которое обращается к модели телепередачи с ведущим, изредка имеющим философское образование. По поводу неопределенных, неточных или сформулированных как вопросы в последнем классе школы тем часто возникают отдельные неметодические импровизации, не имеющие ни доказательств, ни логики, ни оснований, ни, что главное, критического содержания. Машина философского кафе функционирует, когда смазкой для нее служат одно или два имени философов, полезных для того, чтобы украсить публичные выступления, в которых философия берется в заложники, причем выступления эти, скорее, во славу самих себя формируют ситуацию общительности, а не философскую коммунитарную попытку.

Точно также оставим Университет, который воспроизводит социальную систему, преподает созданную им и для него историографию – платонизм, идеализм, христианство, схоластику, томизм, картезианство, кантианство, спиритуализм, гегельянство, феноменологию и другие способы не слишком сильно мараться миром, как он есть…

Затем следует вновь найти формы для того, чтобы иначе практиковать философию. Когда Бергсон читает лекции в Коллеж де Франс, на них толпятся дамы, люди рассаживаются по подоконникам, участие со стороны публики грозит перехлестнуть через край – его стол, за которым он выступает, украшают цветами, так что он вынужден признаться, что он все-таки не танцовщица… Или Сартр, который в 1945 году читает лекцию о гуманизме в зале, разгромленном фанатами: сорванные створки входной двери, толкотня, сломанные стулья, удары и царапины, дамы в обмороке, удушье, вызов полиции… Два момента, когда публика, не состоящая из специалистов, массово приходит, чтобы послушать об отношении между свободой и волей или о связях между сущностью и существованием. В обоих случаях неприглашенные люди приходят к философии без посредничества традиционных институтов.

В духе этой воли мыслить вне гетто в 2002 году была создана формула Народного университета Каена [Caen], сохраняющая наиболее интересную часть формулы университета: передача содержания, работа исследователя, предоставляемая для обзора публике, серьезность информации, прогресс во времени. То же самое по отношению к философскому кафе, интересному своей свободой входа и выхода, неконтролируемого перемещения, для которого не требуется никаких дипломов, никаких условий – полная безвозмездность, формула без обязательств и санкций. В первый час читается лекция с критическими и альтернативными тезисами, во второй час происходит коллективное изучение представленных положений.

В этом Народном университете [8] тематические курсы альтернативны: здесь преподаются феминистские идеи (Северин Оффре [Séverine Auffret ]) или политическая мысль (Жерар Пулуен [Gérard Poulouin]) в перспективе критической мысли и в духе Франкфуртской школы; также там занимаются экзистенциальной логикой психоанализа (Франсуаза Горог [Françoise Gorog]), кино (Арно Гайяр [Arno Gaillard]), эпистемологией (Жан-Пьер Ле Гофф [Jean - Pierre Le Goff]), джазом (Николя Бенье [Nicolas Bénies]), современным искусством (Франсуаз Нье [Françoise Niay]); там практикуют философию для детей (Жиль Женевьев [Gilles Geneviève]) с семи лет, считая, что философия не сводится к своему четко отмеренному школьному употреблению – обсуждению и комментированию канонического текста, – но также может состоять в естественной вопрошающей, то есть философской беседе детей. Позже, поработав с ними несколько лет, можно разумно подойти и к практическим институтским работам, к которым для большинства как раз и сводится вся дисциплина. Но только обязательно позже. Команда считает формулу Антуана Вите [Antoine Vitez], высказанную по поводу «Национального народного театра» – «Элитизм для всех» – своим категорическим императивом.

Я со своей стороны предлагаю (философскую) контр-историю философии, споря с механизмами классической историографии: взамен традиции, разоблаченной выше, – тирании платонических, христианских и немецких идеализмов – год за годом предлагается чтение дохристианского архипелага, рассмотренного со стороны антиплатонистской, атомистской, материалистической, кинической, киренаической и эпикурейской; деконструкция христианской фабулы и обнаружение перспектив сопротивления христианству – гностического, ренессансного и гуманистического эпикуреизма; затем предложение другого Великого Века, которое реабилитирует барочную мысль либертенов, прежде чем перейти к последующим годам в соответствии с хронологическим принципом. Цель? Показать скрытое институцией существование альтернативной, критической, радикальной, гедонистской, практикуемой, полезной и экзистенциальной философии.

Хватит копить знания

Народный университет, стоящий на анархическом принципе его основателя Жоржа Деэрма [Georges Deherme], намеревается быть «коллективным интеллектуалом», если использовать формулировку Пьера Бурдье. Иначе говоря, речь идет о собранной команде индивидуумов, располагающих своими частными качествами, но при этом заботящихся о столкновении своих тезисов, теорий, работ, лекций с группой. Это философское сообщество стремится не к идеологической однозначности, а к связности: к экзистенциальной, веселой и политической практике философии, левому ангажированию, которое предполагает, что мы не накапливаем знания для личных целей, а разделяем их, даем их и распределяем среди тех, кто их обычно лишены – среди народа народного университета.

Меня часто упрекали в использовании термина «народный» в «Народном университете», поскольку наша эпоха, проданная либерализму, превращает в популизм всякое политическое предприятие и начинает вопить о демагогии, как только появляется стремление к реальной прямой демократии. Светский парижский философ, чрезмерно завязанный на средства информации, скорее заботится о подходящих несчастьях: о Косово, Руанде, Афганистане, Алжире, 11 сентября. А как насчет неприглядной нищеты? Народ, пригороды, рабочий, пролетарий, бездомный, бесправный, чернорабочий, временно занятый, бедный одним словом – кому они интересны? Пренебрежение всем этим дает второй тур президентских выборов, о котором мы помним: из неприглядной нищеты рождается грязная политика. Не мешать ей, пусть и из скромности (и особенно из скромности), – значит ей способствовать.

Фашизм в касках, с автоматами и в сапогах в собственном своем виде исчез. Власть повсюду – таков урок Фуко, микрофашизм заменил формулу массового тоталитаризма – таков урок Делеза. Как сражаться с этим микрофашизмом? Посредством микросопротивлений. Создавать просвещенные, сильные, трезвые, способные, решительные, благожелательные индивидуальности, находящиеся в ладах с самими собой, что является залогом хороших отношений с другими. Переходить от ущербной жизни к жизни справедливой и благой через жизнь преображенную. Экзистенциальный иполитический проект.

Коллективный интеллектуал, которым является философское сообщество Народного университета, предлагает в противовес республике Платона (закрытой, замкнутой, тоталитарной, иерархизированной и расовой) Сад Эпикура (открытый, свободный, эгалитарный, дружеский, космополитический) за пределами стен. Уже не ограниченный архитектурным оседлым пространством, а номадический, исходящий лучами из своего центра. Это подвижное микросообщество может создавать эффекты капиллярности: после исчезновения революционного повстанческого проекта и того уникального подспорья, которое было создано Делезом в виде «революционного становления индивидов», нам остаются молекулярные революции – урок Гваттари. Удивительно возбуждающая задача…

[1] Мишель Онфре [Michel Onfray] – философ, автор la Communauté philosophique, Manifeste pour l 'université populaire(Философское сообщество. Манифест народного университета), Galilée, 2004, и Traité d'athéologie (Трактат атеологии), Grasset , 2005. Первоначальный вариант данной статьи был опубликован в октябрьском номере журнала Le Monde Diplomatique за 2004 г. Перевод Д.Кралечкина.

[2] Национал-социалистическая партия немецких рабочих. Начало организации относится к 1920 г.

[3] Alexandre Soljenitsyne, L'Archipel du Goulag, Seuil, Paris, 1973. (см.: Солженицын А.И. Архипелаг ГУЛАГ, 1918-1956: Опыт художественного исследования: [В 3 т.]. - М.: Сов. писатель: Новый мир, 1989.)

[4] Jean-Marie Benoist, Les Nouveaux Primaires, Hatier, Paris, 1978.

[5] Alexis de Tocqueville, De la démocratie en Amérique, Flammarion, Paris (réédition en « Poche »).

[6] Daniel Accursi, La Nouvelle Guerre des dieux, Gallimard, Paris, 2004.

[7] Luc Ferry et André Comte-Sponville, La Sagesse des modernes, Robert Laffont, Paris, 1999.

[8] См. сайт.

Дата публикации: 09.11.05
Проект: Философские институции